Влюбилась во врача: рок или судьба?

Каждый раз, когда я видела этого симпатичного доктора, мое сердце начинало стучать сильнее. И визитам мужа я радовалась все меньше.
Я лежала, отвернувшись лицом к стенке. В душе была тоска — со вчерашнего вечера, с того момента как муж отвез меня в больницу, смущенно поцеловал под строгим плакатом: ‘Посещение больных — ежедневно с 17 до 19″ и ушел, не оборачиваясь. Теперь меня называли “больная”, “пациентка”, и я должна была жить в соответствии с режимом и правилами больницы…
Краешком глаза я видела окно. В окне пролетали веселые беззаботные птицы, проплывали облака, звенели голые ветки деревьев… Мне было грустно, я чувствовала себя будто в заточении, и громкая, оживленная болтовня соседок не могла изменить этого ощущения.
— Девочки! Все по постелям, обход начинается!
“Девочки” зашуршали одеялами, продолжая переговариваться. Я не пошевелилась. Конечно, у меня, как и у всех, валялся под подушкой детектив, стоял йогурт в холодильнике, но читать не хотелось, есть тоже — хотелось лежать тупо уставившись в стенку, и потихоньку привыкать к тому, что теперь я — “больная”.

Утренний обход

За спиной раздался бодрый веселый голос:
— Ну что, девицы-красавицы, как спалось, как настроение?
Этот мужской голос был таким молодым, оживленным! Как будто раздавался не в унылых стенах больницы, а где-нибудь на дискотеке. Такой голос бывает у тех, кто всегда весел и доволен жизнью, кто привык ко всеобщему вниманию, кто точно знает, что ему рады.
И верно — соседки наперебой зашумели в ответ:
— Павел Сергеевич, после вашего осмотра у меня сразу все прошло! Уже не болит!
— А вы обещали, что скоро выпишете!
— Павел Сергеевич, а вы мне книжку принесли?
Будто они не обсуждали десять минут назад, у кого что болит, кого ночью мучили колики и кто чего боится. Я с неприязнью подумала о толстой тетке у противоположной стенки, которая до прихода врача громогласно утверждала, что, наверное, скоро переведется “в соседний корпус” (в морг, проще говоря), а сейчас бодрилась перед молодым симпатичным врачом и даже требовала какую-то книжку.
— Новенькая? — раздался голос над моим ухом.
Я резко повернулась. Внимательные серые глаза, серьезное, жесткое лицо. а яд Врач быстро, профессиональными движениями обследовал меня, что-то сказал своей свите, задал мне пару вопросов, нахмурив лоб… Будто и не он только что перешучивался с моими соседками по палате.
— Болит? — спросил он тихо, уже ничего не касаясь.
Я так удивилась чисто человеческому сочувствию, прозвучавшему в его голосе, что просто молча кивнула в ответ.
— Ну ничего, мы поставим вас на ноги, не грустите. — И все, и нет его, только белый халат мелькает в коридоре.
Палата тут же пришла в норму, все задвигались, заговорили обычно, без наигранности, наперебой обсуждая врача. Видно было, что молодой доктор всем нравится. Говорили, что у него есть жена, которую он “страсть как любит”, потому что не позволяет себе “ничего такого” с медсестрами, а то они, конечно, были бы не против, особенно та Катя, которая ходит в таком полупрозрачном халатике, что позор один…

А если это любовь?

Странно, но мне было интересно слушать все эти глупости. Я снова и снова видела эти серьезные глаза, эту легкую улыбку, коснувшуюся его губ напоследок. Перед тем как задремать, я успела подумать: “Но ведь если подумать — он же страшный, некрасивый… и нос картошкой”, — и заснула.
В последующие дни я стала за собой замечать, что перед обходом стараюсь привести себя в божеский вид. Что незаметно подкрашиваюсь и припудриваюсь перед тем, как выйти в коридор, — так, на всякий случай. Что приезду мужа радуюсь гораздо меньше, чем приходу Павла Сергеевича…
То ли мой случай был интересным, то ли еще что-то, но заходил он довольно часто и именно ко мне. Присаживался на кровать, четким движением подбирая халат, брал меня за руку, щупал пульс… В эти моменты его лицо было совсем близко к моему, и я сидела замерев, не дыша, чтобы не помешать ему, боясь поднять на него глаза. Он хмурился, морщился, задавал мне тихие вопросы, к которым ревниво прислушивалась вся палата.
Потом мы столкнулись вечером в коридоре. Так… ничего не значащая встреча: я несла букет цветов и банку, а он спешил куда-то по своим делам.
— Муж? — спросил он, кивнув на цветы.
И мне вдруг стало страшно важно, чтобы он знал, что принес цветы не муж.
— Брат, — соврала я.
Он прошуршал халатом мимо, ничего не сказав в ответ, а я, поставив банку под кран, долго смотрела на струю воды, снова и снова видя летящий, вечно расстегнутый халат, серые глаза, слегка взлохмаченные волосы…
Уже потом, лежа поздно вечером в постели, я начала фантазировать: а вдруг мне сейчас станет плохо? Прибежит Валечка, сделает укол, потом помчится звонить ему: “Павел Сергеевич, тут больной плохо!” – “Какой?” – “Свиридовой!” — “Мигом лечу!” И прилетит. И я, увидев его, почувствую, что мне стало намного лучше, и засну, пока он будет мерить мне пульс… Может, я влюбилась? Глупости какие…
Потом оказалось, что у нас с Павлом Сергеевичем много общих тем для разговора. Удивительно, но он читал те же книжки, что и я, смотрел то же кино, и время от времени, когда я заходила к нему в кабинет, мы заговаривали о том, что интересовало нас обоих, — на двадцать минут, на полчаса, пока он не спохватывался:
— Олечка, мне надо бежать!
В палате, при соседках мы старались избегать “неуставных” разговоров. В палате он делал строгое лицо, щупал пульс, задавал вопросы “по делу” и уходил, не оборачиваясь. Я тоже отворачивалась, видя внутренним взглядом, как он удаляется по коридору…

Сложное решение

С каждым днем я привязывалась к нему все больше и больше. Господи! Я вела себя как девчонка, используя малейший предлог, чтобы его увидеть: побочный эффект от лекарств, диета, новые назначения — со всем этим я шла в его кабинет, чтобы постучаться и услышать с замиранием сердца заветное: “Войдите!” Ничего бы этого не было, если бы я не видела в его глазах интерес, причем интерес мужчины, а не врача… Не знаю, что там с горячо любимой женой, но я Павла Сергеевича интересовала не только как пациентка…
Потом меня выписали, но я еще долго ездила в больницу — на процедуры, на осмотр. В один из вечеров, когда мы с Павлом Сергеевичем задержались дольше обычного, болтая о том о сем, он сказал, что ему тоже до метро и что нам (“Нам!”, — задохнулась я) пора уходить… Он выключил свет, мы вышли из кабинета, спустились вниз… Прошли по двору. Он все молчал, будто не решаясь сказать что-то важное, а у меня сердце колотилось везде – в горле, в руках, в ногах, и я чувствовала, что сегодня наконец услышу то, чего столько времени дожидаюсь…
Наконец он заговорил. В своей обычной манере, с шутками-прибаутками, он говорил о том, что ему волей-неволей приходится постоянно общаться с женщинами, в том числе и с полуобнаженными, и с очень хорошенькими. И что он за много лет работы врачом выработал принцип: никаких отношений с пациентками. Что у него в практике был уже случай, когда ему пришлось менять работу, и он бы не хотел, чтобы это когда-нибудь повторилось… Мы дошли до метро. Я тупо попрощалась и спустилась вниз, только на эскалаторе сообразив, что видела во дворе больницы его машину.
…В ту самую больницу я приезжала еще раза три и каждый раз старалась не попадаться ему на глаза. Меня вовсе не удивило, что теперь моим лечением занимался другой врач — полный лысеющий дяденька, которого мы называли Колобком.
С Павлом Сергеевичем мы только один раз столкнулись в коридоре. Нам обоим было неловко, мы отвели глаза друг от друга и, уже удаляясь, я с сожалением подумала: может, конечно, он и прав, но, Боже, какой же он красивый! И снова увидела: летящий халат, сияющая улыбка…